Отправлено: 05.11.08 21:22. Заголовок: Все, что вы хотели знать, но боялись спросить о…

…Викторианской Англии
Викторианская эпоха – это время величия и процветания Англии. Англия постепенно богатеет и демократизируется, для парламента наступает золотой век. Общество потрясено индустриализацией. Деревни пустеют, и города, которые к этому совсем не готовы, дают приют большинству жителей страны. Наконец, Англия создает обширную колониальную империю, которая еще больше укрепляет ее величие.

…Парламенте
В 1837 году, когда Виктория восходит на престол, управление страной находится в руках аристократов и представителей среднего класса, имеющих право голоса с 1832 года. На выборы, как правило, сильно влияет коррупция, но тайное голосование, введенное в 1872 году, и закон 1883 года ограничивают эту практику. Наконец, народные волнения заставляют правящие партии в 1867 и в 1884 гг. предоставить право голоса большей части рабочих, однако каждый третий взрослый мужчина и все женщины исключены из этого числа. Отныне старые партии тори и вигов называются консервативной и либеральной партиями. Начиная с 1870 года они образуют в парламенте два четко разграниченных лагеря и внедряются в каждый избирательный округ. Земельная аристократия и англиканская церковь поддерживают консерваторов; средний класс – купцы и фабриканты, - а также нонконформистская церковь стоят на стороне либералов. В парламенте все решения принимаются в палате общин. Там друг другу противостоят обе партии, являясь по очереди то большинством, то оппозицией. В рамках двухпартийности «оппозиция Ее Величества» постепенно создает «теневой кабинет», готовый заменить собой правительство. К мнению этого кабинета прислушиваются. Вплоть до 1884 года палата лордов придерживается того же курса, что и палата общин. Позже, используя свое право вето, она противопоставляет свое мнение мнению палаты общин по вопросу об избирательной реформе и по ирландскому вопросу.
…«Мастерской мира»
В 1846 году, после голода в Ирландии, после жарких споров в стране и жестоких схваток в парламенте, Великобритания отказывается от политики протекционизма: отменяются хлебные законы, а затем в 1849 году отменяются и навигационные акты (английская монополия на морские перевозки). Сторонники свободы торговли торжествуют. Объединенные в 1839 году в лигу, вдохновляемые Ричардом Кобденом, молодым предпринимателем из Манчестера, они и в своих листовках, и на митингах утверждают, что свобода торговли будет залогом процветания и стабильности общества, так как она будет стимулировать производство путем конкуренции с другими странами и будет давать рабочим хлеб по низким ценам, благодаря снижению налогов на пшеницу. Пользуясь своим положением на перекрестке морских путей, извлекая выгоду из своих природных ресурсов – угля и железа, - из своих колоний, из технических новинок и высокой квалификации своих рабочих, Англия почти на полвека становится «мастерской мира» и господствует на мировом рынке, поставляя свою мануфактурную продукцию (т.е. произведенную на фабриках). Ее шахты, доменные печи, судостроительные верфи, текстильные фабрики производят продукции больше, и обходится она дешевле. Страна становится самой богатой в Европе, однако, начиная с 1880 года ее превосходство над Германией и Францией идет на убыль, а Соединенные Штаты отнимают у нее первое место.
…Лондоне
С 1891 по 1907 год население королевства удваивается и составляет 37 миллионов человек. С 1851 года в Великобритании насчитывается больше горожан, чем сельских жителей. Деревни пустеют за счет крупных индустриальных и торговых городов.
Эти «вороньи гнезда», где, как утверждал Диккенс, «ни одно человеческое существо не может быть чистым или добрым, трезвым или довольным, где не один ребенок не может родиться, не будучи зараженным или оскверненным, начиная с первого своего вздоха», дают приют пришедшим сюда из деревень. Приток этих отверженных делает необходимым строительство жилья, что очень выгодно для предпринимателей. У рабочих всегда найдутся деньги, чтобы снять конуру, где они ютятся по несколько человек, либо в Ист-Энде, в нижнем течении Темзы, либо рядом с прекрасными богатыми особняками в Вест-Энде.
Уличное движение в Лондоне имеет свой час пик – утром. Поскольку, как свидетельствует Диккенс, «повозки всех размеров и видов цепляются друг за друга и превращаются в одну большую движущуюся массу, подобную потоку». Для более быстрого перемещения порой предпочтительнее взять лодку на Темзе, чем сесть в кеб или дилижанс. В толпе – воры-карманники.
Сточные воды, объем которых в 40-х гг. 19 в. увеличивается, однако в 1860 г. все еще сливаются прямо в Темзу, а это вызывает эпидемии. До 1888 г. Лондон перенасыщен грязью и местами вид его тошнотворен.
…Сословиях
В своем романе «Сибил» Бенджамин Дизраэли описывает Англию, разделенную между «двумя нациями», чуждыми друг другу, - между богатыми и бедными. На самом деле викторианское общество еще сложнее, чем оно представляется современникам. Оно состоит из трех классов: рабочего класса, среднего класса и правящего класса, в котором смешались буржуазия и дворянство. Пропасть между ними глубока, но существующая иерархия в обществе воспринимается обездоленными с уважением к тем, кто стоит выше.
Аристократия естественная элита государства, занимает в викторианском обществе господствующее положение, благодаря доходам от своих земель и престижу, который покоится на их светском образе жизни, блеске приемов и псовой охоте. Самые богатые – те, кто составляет «общество», - оживляют жизнь Лондона великолепными праздниками в своих роскошных резиденциях.
Буржуазия обеспечивает процветание страны и навязывает обществу свои идеологические ценности – труд, дисциплину, бережливость – и суровую мораль, которой часто придерживается только для видимости. Трудящихся считают смутьянами и обвиняют во всех грехах. Чарльз Диккенс, автор «Дэвида Копперфилда», обличает в своих романах несправедливость и лицемерие этого общества.

 Отправлено: 24.11.08 22:37. Заголовок: ...положении женщины..

...положении женщины
Времена, несомненно, менялись, но прежде, чем подняться по социальной лестнице, женщине пришлось спуститься на несколько ступеней. Социальные тенденции привели к тому, что жизнь стала подражать искусству в еще большей степени, чем раньше.
До индустриальной революции история Европы характеризовалась контрастом аристократии, с одной стороны, и всех остальных - с другой. Но теперь в структурах власти аристократия стала вытесняться средними классами. Однако экономические успехи ничего не значили без успехов социальных, и неотъемлемой чертой XIX века стала маниакальная борьба за продвижение по ступеням знатности. В Америке эта борьба была скорее горизонтальной, чем вертикальной: все были равны, но каждый стремился получить больше равенства, чем все остальные.
Одним из показателей успеха было то, что домашняя хозяйка должна иметь слуг, которые бы все делали за нее, торжество среднего класса можно наглядно проиллюстрировать цифрами статистики занятости населения. Из 16 миллионов мужчин и женщин, населявших Англию и Уэльс, согласно переписи 1841 г., домашней прислуги было всего около миллиона. Десять лет спустя из трех миллионов женщин и девушек от десятилетнего возраста и старше, зарабатывавших себе на жизнь, 751.641 (т.е. одна из четырех) работали служанками. К 1871 г. их число увеличилось до 1.204.477. На протяжении всего XIX века и до 1914 г. работа домашней прислуги была самой распространенной среди англичанок и вторая по частоте в целом.
Жена представителя среднего класса, освобожденная от хлопот по хозяйству, должна была чем-то заполнять свое время. И она сама и ее муж были убеждены (так же как и книги по этикету, буквально наводнявшие рынок в ХIХ столетии), что она живет как благородная леди, - но они заблуждались. Если оставить в стороне родословную, то между женщиной среднего класса и аристократкой оставалось все же одно существенное различие. Леди Такая-то и графиня Этакая тратили свое свободное время с пользой, пусть даже легкомысленно: они наслаждались разнообразием жизни в основном благодаря тому, что их муж или любовник свободно могли сопровождать их, куда бы они ни пожелали отправиться. А мужчины среднего класса были привязаны к своей работе, и их жены и дочери были предоставлены самим себе. Некоторые заполняли время полезной работой, но большинство женщин просто ходили целый день по магазинам или в гости к соседкам посплетничать, а то и просто бездельничали или упражнялись в хороших манерах.
В книге "Женщины Америки" миссис Э.Дж. Грэйвс в 1842 г. говорила о женщинах, которые "в своем честолюбивом стремлении походить на благородных леди используют свои прекрасные ручки только для того, чтобы играть кольцами, прикасаться к клавишам пианино или струнам гитары"; и в том же году миссис Эллис в книге "Женщины Англии" жаловалась, что "множество томных, вялых и бездеятельных молодых леди, покоящихся сейчас на своих диванах, ворча и жалуясь в ответ на любой призыв приложить к чему-либо усилия, лично мне представляются весьма плачевным зрелищем". Но там, где мода и этикет - "стена, которую общество само воздвигло вокруг себя, щит против вторжения дерзости, неприличия и вульгарности", - сговорились сделать женщину праздной, праздность сама развилась в особое заболевание, которое подрывало как физическое, так и душевное здоровье: едва ли все викторианские дамы, предававшиеся живописному увяданию, поступали так только для того, чтобы казаться интересными.
Мужья этих изнеженных созданий еще больше усугубляли ситуацию, стараясь оберегать их от любого вторжения грубой действительности. Даже в Америке, как в 1828 г. говорил Джеймс Фенимор Купер, благовоспитанная жена была "заключена в священные границы своего собственного узкого мирка... охраняемая от разрушительных прикосновений мира и излишнего общения с ним". Двенадцать лет спустя лондонский суд постановил, что мужа можно оправдать, даже если он похитил бежавшую жену (чья нравственность по умолчанию считалась безупречной) и держал ее под замком, поскольку "счастье и честь обеих сторон в том, чтобы поместить жену под охрану мужа и поручить ему... защищать ее от опасностей неограниченного общения с миром, обеспечив совместное проживание и местонахождение".
К несчастью, в тот мир, от которого следовало защищать женщину, включался и мир медицины. Она могла проконсультироваться с врачом (в присутствии компаньонки) и даже показать на манекене, где она чувствует боли, но гинекологическое обследование производилось только в самом крайнем случае. Дальнейшие уступки женской скромности, вероятно, довели бы современного врача до потери диплома: стандартная процедура производилась под простыней в затемненной комнате. И все же многие врачи поощряли подобную застенчивость. В "Книге набожной леди", вышедшей в 1852 г., цитировались слова одного профессора из Филадельфии, который утверждал, что гордится тем, что в Америке "женщина предпочитает подвергнуться крайней опасности и вытерпеть ужасную боль, лишь бы не отказаться от тех крупиц деликатности, которые не позволяют до конца выяснить причину их заболеваний". Он считал это свидетельством "высокой нравственности". Подобное отношение к проблеме не только мешало врачам исполнять свою работу как следует, но не позволяло и женщинам узнать что-либо о своей анатомии и физиологии. Менструации, к примеру, упоминались редко и считались как врачами, так и женщинами, признаком нетрудоспособности; в 1878 г. "Британский медицинский журнал" приводит шестимесячную корреспонденцию по вопросу о том, может ли менструирующая женщина своим прикосновением испортить ветчину. Викторианцы были также убеждены, что "полная сила сексуального желания редко бывает известна добропорядочной женщине", и врачи (в отличие от авторов порнографических произведений, знакомых, как можно предположить, только с "недобропорядочными" женщинами), как представляется, были весьма плохо информированы относительно женского оргазма и функций клитора.
Рыцарство, благородство, деликатность и невежество, смешавшись между собой, буквально пригвоздили женщину к дому и семье, и даже открытие роли женщины в процессе размножения не сразу повлияло на эту ситуацию. Несмотря на признание равенства, оно было лишь биологическим, прилагавшимся только к матери, а не к женщине вообще. И акцент на материнстве, со всем контекстом домашней жизни, усилился еще больше вследствие широкой популярности в XIX в. академических споров по вопросу "закона матери".
"Закон матери" не был абсолютно новой идеей, но в 1861 г. он был выдвинут для обсуждения швейцарским юристом и историком Иоганном Якобом Бахофеном и изложен таким философско-научным языком, против которого викторианцы просто не смогли устоять. Бахофен отрицал "естественное" превосходство мужчины над женщиной, и заявлял, приводя огромное множество исторических и антропологических подробностей, что, когда человечество было еще близко к природе и материнство являлось единственным признанным видом родительских отношений, миром правила женщина, но, когда победил дух, мужчина взял над женщиной верх. Идеи Бахофена встретили мощную поддержку; особо следует упомянуть американского этнолога Льюиса Н. Моргана, который сочетал теории Бахофена со своими собственными наблюдениями за жизнью ирокезов и создал новую реконструкцию развития сексуальной и семейной жизни в доисторический период. На ранних стадиях, по его мнению, преобладал промискуитет; затем, во времена общин, основанных на охоте и собирательстве, возникли коллективные браки. Поскольку ни в той ни в другой ситуации отца ребенка установить было невозможно, определяющим являлось отношение материнства, поэтому влияние матери было самым главным. Только после развития земледелия, которое позволило маленькой семье стать самодостаточной и владеть частной собственностью, моногамия стала законом и женщина подчинилась мужчине.
Прогрессивные круги приветствовали эти теории с большим энтузиазмом. Прямая связь между частной собственностью и подчиненной ролью женщины была особенно привлекательной, и "закон матери" вошел в катехизис социалистов и первых феминисток, став общим местом в любой дискуссии о роли женщины в обществе. Но это ничего не принесло женщине, несмотря на то что "мать" поднялась почти до положения богини.
Несмотря на все это идея о том, что место женщины - в доме, не была изобретением викторианцев. Просто случилось так, что они первыми почувствовали необходимость выразить ее в словах, поскольку женщина XIX в. стояла на грани (правда, только на грани) настоящей самостоятельности, которой невозможно было бы достичь без экономической самодостаточности, реальной или потенциальной.
Борьба за финансовую независимость была выиграна не раньше XX века. Во-первых, высшие классы эта проблема не волновала, поскольку брачные и разводные договоры и годовое содержание там тщательно оговаривались и даже совсем сбившейся с пути истинного жене едва ли пришлось бы голодать. Но доктрина "места женщины" серьезно мешала даже незамужним женщинам средних классов, которые могли бы найти работу вне дома, если бы упомянутая доктрина не убеждала работодателей в том, что предоставлять работу благовоспитанной, образованной женщине убыточно. В 1861 г. из 2.700.000 женщин и девушек старше 15 лет, которые "работали на прибыльной работе" в Англии и Уэльсе (26 процентов от общей численности женщин), конторских служащих было ровно 279.
Трудящиеся бедняки вплоть до XX в. не заботились о "месте женщины" просто потому, что не могли позволить себе это. В их случае препятствием являлся индустриальный капитализм. Индустриальная революция разрушила давние прочные устои крестьянской семьи - систему, в которой женщина куда яснее осознавала свою собственную ценность, чем на любом другом социальном уровне: ведь она играла существенную роль в трудовой жизни своей семьи. Женщины низших классов редко обладали самостоятельностью, зато они в достаточно большой степени были свободны. Но развитие промышленности изменило эту ситуацию. Трудящаяся женщина, подобно своему мужу и детям, превратилась в наемную рабочую силу, причем низкооплачиваемую: она получала иногда меньше, а иногда - чуть больше половины того заработка, какой выручал мужчина за ту же самую работу. В середине XIX в. средний американец, работавший в текстильной промышленности, получал в неделю 1,67 доллара, а женщина - 1,05 доллара. В Англии мужчина-прядильщик зарабатывал в неделю от 14 до 22 шиллингов (иногда и больше), а женщина, работавшая на ткацком станке, - всего 5-10 шиллингов. Во Франции работник типографии мог получать два франка в день, а женщина - только один.
Система дешевого наемного труда не позволяла женщине прожить на собственный заработок, в то же время давая ей несправедливое преимущество над мужчиной в поисках работы. Несомненно, в этом была грубая историческая правда, но принцип оплаты, основанный на личности работника, а не на его труде, сыграл злую шутку с теорией "солидарности рабочего класса". Соперничество мужчины с женщиной в этом смысле только сейчас начало постепенно сходить на нет. Однако подлинное равенство не будет достигнуто до тех пор, пока мужчина не прекратит проводить границу между своей женой ("которая приносит в дом хорошие деньги") и женщиной, с которой ему приходится бороться за рабочее место.

 Отправлено: 27.11.08 20:09. Заголовок: ....женском образова..

....женском образовании
Разумеется, образование женщины сильно отличалось от образования мужчины. Женщина должна была знать лишь необходимые вещи для того, чтобы вести дом и растить детей. Обычно женщины изучали такие предметы как история, география и литература, иногда – латынь и древнегреческий.
Над женщинами, которых интересовала физика, химия и биология, просто смеялись.
Путь в университеты был закрыт для женщин. Считалось, что обучение противоречит их природе, от этого они только больше болею и вообще сходят с ума.

По целому ряду причин, среди которых наиболее значимыми являются парламентская реформа 1832 г., а до этого — либеральные идеи французской революции, в сознании викторианцев зародилась мысль о необходимости пересмотра вопросов, связанных с социальным положением женщины и ее правами. Женский вопрос оказался в центре идеологического конфликта между демократическими понятиями о
правах личности и традиционным восприятием социально - ролевых отношений внутри общества.
В 1869г. выходит в свет получившая широкую популярность работа Дж.С. Милля «Подчинение женщин» («The Subjection of Women», 1869), автор которой предпринимает попытку аргументированно доказать несостоятельность и ошибочность прочно обосновавшегося в сознании викторианцев принципа, регулирующего социальные отношения двух полов: узаконенное подчинение одного пола другому. Этот принцип, по мнению Милля, являлся ошибочным и препятствовал всему общественному развитию и поэтому нуждался в серьезном пересмотре и замене на предложенный автором труда принцип полного равенства, не допускающего каких бы то ни было привилегий для мужчин и ограничения прав женщин.

 Отправлено: 02.12.08 19:39. Заголовок: ....нравах Прогресси..

....нравах
Прогрессивная реакция

В совсем ещё недавние времена российские читатели без особого энтузиазма, но прилежно и с интересом поглощали сочинения английских писателей середины позапрошлого века – Чарлза Диккенса, Уильяма Теккерея, Уилки Коллинза. Не возьмусь составлять списки и рейтинги, но уж «Дэвида Копперфилда», «Ярмарку тщеславия», «Лунный камень» и «Женщину в белом» одолевали почти все представительницы прекрасного пола и та часть пола непрекрасного, которая получала высшее гуманитарное образование – эти романы входили в список обязательной литературной «зарубежки». А следовательно, значительная часть россиян имела хотя бы отдалённое представление, что такое викторианская эпоха и её нравы – действие перечисленных романов совершалось как раз в названную эпоху, в самый её расцвет.

Разумеется, времена переменились. Искать в жизни современной Британии черты и отголоски викторианства – это всё равно, что предлагать англичанину изучать жизнь современной России по романам Тургенева и Достоевского.

Но что было – то было. А память о викторианской эпохе жива. Слишком большое влияние та эпоха оказала не только на жизнь островной империи, но и на весь Старый Свет. Её стоит вспомнить.

Европа ещё только вступала в век революций, а англичане уже поставили под ним жирную точку. «Славная революция» 1688-1689 годов окончательно утвердила в Великобритании режим парламентарной монархии с ограниченной властью короля, учредила невиданные по тем временам гражданские свободы, сплотила нацию землёй, верой, языком и законом. Весь следующий век Британия копила, прибирала к рукам, толстела и процветала. В начале XIX века, одолев Наполеона и оттеснив вечную соперницу Францию на второе место, Британия сделалась самой могущественной и богатой страной мира. Всё было схвачено, за всё уплачено, над Британской империей «никогда не заходило солнце». Как ядовито выразился Стефан Цвейг, «Британия перестала заглатывать и начала переваривать».

Страна выпятила грудь и застыла. Пришло время заняться самою собой, привести внутреннюю жизнь в идеальное состояние, отвечавшее её мировому первенству и внешнему могуществу. То есть – настала эпоха величайшего национального самодовольства и самомнения.

В очерке, посвящённом Диккенсу, Цвейг писал:

В Англии тех лет счастье отождествляется с созерцательностью, эстетика – с нравственностью, чувственность – с жеманством, патриотизм – с лояльностью, любовь - с браком. Жизнь становится малокровной.

Точнее не скажешь.
«БЛАГОРОДНЫЕ АНГЛИЙСКИЕ ДЕВКИ, ЛЕДЯМИ ИМЕНУЕМЫЕ»

Опорой викторианства служили три столпа – монархия, церковь, семья.

Своё название и стиль эпоха получила от имени королевы Виктории (годы правления 1837-1901) – последней монархини так называемой Ганноверской династии.

Прелестная, скромная, юная девушка, всеобщая придворная любимица, весьма популярная в народе именно за скромность и непритязательность, Виктория взошла на трон в 18 лет по праву наследования, после смерти дядюшки, короля Уильяма (Вильгельма) IV. В 1840 году вступила в равнородный брак. Королевскую чету (самоё монархиню и её мужа, принца-консорта Альберта Саксен-Кобург-Готского) считали образцом семейной пары.

Иногда про королеву Викторию пишут, что она рано овдовела. Это не совсем так. Счастливый брак царственной четы длился больше двадцати лет. Принц Альберт умер в 1861-м.

Одинокая королева делила своё время между необременительными государственными делами и многочисленными детьми. К слову, детей у неё было 9. Даже при королевских возможностях справиться с такой оравой непросто. Виктория справилась. Её называли «бабушкой Европы» и «островной тёщей». Старшая дочь, тоже Виктория, стала германской императрицей; внучка Элис (Алиса) под именем Александры Фёдоровны воцарилась в России.

Вдовство сделало британскую монархиню замкнутой, консервативной, склонной к унынию и печали, приверженной тихим радостям семейного круга, строго религиозной, нетерпимой к чужим недостаткам и достоинствам, причём она не всегда умела отличать первые от вторых.

Образ «виндзорской вдовицы» в стране обрёл значение общественного идеала: очень многие преклонялись перед коронованной особой, которую судьба несправедливо обделила личным счастьем и которая предпочла мирским суетам одиночество на троне и заботу о благе страны. Жизнь, манеры и вкусы королевы сделались своего рода неписаным законом для подданных.

Исконное значение слов «леди» и «джентльмен» - «дворянка» и «дворянин». Не меняя сути, эти термины в викторианскую эпоху стали обозначать женщину и мужчину, безупречных во всех отношениях. Джентльмен – это человек, способный достойно вести себя в любых обстоятельствах, способный найти выход из любого затруднительного положения, а в безвыходном положении способный пожертвовать своим достоинством во имя спасения достоинства других.

Рафинированное викторианское джентльменство требовало, во-первых, изощрённого семейного и социального воспитания, а во-вторых, особой системы условностей и ритуалов, то есть кодекса социального поведения. Совершенно то же самое определяло и положение викторианской леди – с поправками на более скромные женские возможности при абсолютном господстве мужчин.

В общественном положении и поведении викторианца многое, если не всё, определялось происхождением, религиозной принадлежностью и состоятельностью. Надо было родиться на острове или в колониях, иметь чистую английскую кровь (допускались только слабые примеси французской, немецкой и голландской), быть прихожанином «высокой» англиканской церкви, иметь годовой доход, достаточный для содержания собственного дома с прислугой (в крайнем случае – просторного наёмного жилья), собственного экипажа и для заграничных путешествий. Иноземец, всю жизнь проживший в Англии, совершивший во славу страны множество военных подвигов, женатый на англичанке и пожертвовавший миллион фунтов в государственную казну – мог быть принят в высшем обществе и удостоен всяческих похвал, но назвать его настоящим викторианским джентльменом ни у кого язык бы не повернулся: иностранец, что с него взять…

Некоторые барьеры преодолевались, некоторые были непроницаемы. Например, высшая титулованная аристократия оставалась замкнутой корпорацией, недосягаемой из-за высокородного происхождения. А вообще викторианское общество по вертикали и горизонтали разделялось таким количеством градаций, слоёв, группировок и сообществ, что наше современное сознание перед попытками уразуметь эту картину просто пасует.

Над страницами викторианского неписаного кодекса социального поведения следовало бы обнажить голову, ибо он являл собою декларацию всех мыслимых человеческих и христианских добродетелей. Но недостижимость идеала, благие намерения и моральный утопизм этого кодекса привели английское общество XIX века если не в ад, то в достаточно неудобное для жизни место.

Нравственный максимализм плохо сочетается с повседневностью. Жизнь постоянно требует компромиссов, и это противоречие быстро вырабатывает в человеке привычку к двойному стандарту, к двуличию, лицемерию и ханжеству. В английском обществе, основанном на сочетании личной свободы каждого с жёсткой сословной разделённостью всех, лицемерие органически сделалось средством поддержки своего общественного положения, всеобщим правилом игры в высших и средних слоях. Обычной манерой поведения образцового викторианца были холодная чопорность и церемонность, не всегда отряхиваемые прочь даже на пороге родного дома и в своей семье.

Разумеется, только совсем наивные и недалёкие люди могли ставить условности выше реальности. Большинство викторианцев прекрасно знало: условности и предубеждения – одно, реальная жизнь – другое, она не совсем похожа на этикетные представления о ней. Но поскольку восстать против условностей значило вычеркнуть себя из общества, то приходилось «соответствовать» и жить при всепроникающем двойном стандарте, постоянно оглядываясь и всегда играя некую социальную роль.

Карикатурно-книжные образы типичных англичан викторианской эпохи – сухопарый джентльмен в цилиндре и визитке, старая карга в чепце с оборками, юная девица с глуповато-овечьим выражением лица, почтительно-пришибленный молодой человек – более карикатурны, чем жизненны, но доля гротескной правды в них велика.

Расцвет викторианских нравов пришёлся на 1840-1870-е годы. В последующие два десятилетия оно начало быстро выдыхаться, хотя ещё имело силы больно кусать отступников и крамольников (пример – судьба писателя Оскара Уайльда). После кончины королевы Виктории преодоление худших сторон викторианского наследия пошло семимильными шагами.

О худших сторонах помянуто не случайно – были и лучшие стороны. Викторианский культ точности, обязательности, порядочности и честности иногда был неплохим подспорьем и надёжной основой человеческих отношений, особенно в чрезвычайно запутанной системе английского права с её множеством лазеек для мошенников и негодяев.

По иронии судьбы едва ли не последним викторианцем оказался Невилл Чемберлен, британский премьер-министр в 1937-1940 годах. Даже в годы Второй Мировой войны он мыслил категориями предыдущего века, чем едва не довёл страну до национальной катастрофы, потворствуя политике Гитлера и ища примирения с ним. До конца своих дней он придерживался бытовых привычек и личного гардероба во вкусе 1890-х, что засвидетельствовано фото- и кинохроникой Мюнхенского совещания глав великих держав 1938 года. Рядом с примундиренными Гитлером и Муссолини и одетым в стильный новомодный костюм французским премьером Даладье британский премьер - в цилиндре и куцем сюртучке, в манишке со стоячим крахмальным воротничком, при галстуке-бабочке - выглядит живым анахронизмом и воскресшим покойником.